Талантливый человек талантлив во всем. Иногда эти слова оказываются спорными, но к Софье Васильевне Ковалевской, урожденной Корвин-Круковской, они приложимы полностью.
Не все, к сожалению, знают, что наша великая соотечественница, гениальная женщина-математик была ещё и недюжинной писательницей. Случайно об этом узнала и я. Но, заметив на стеллаже книгу ее воспоминаний, мимо пройти не смогла.
Прекрасный слог в «Воспоминаниях детства» сочетается с непрестанным анализом мыслей и поступков, своих и чужих, непрестанным желанием понять себя и других. Кому, как не математику, поверять алгеброй гармонию? На первой же странице Ковалевская определяет главную проблему воспоминаний о своих ранних годах. Насколько те или иные впечатления действительно принадлежат ей самой, а не усвоены ею позднее из рассказов близких людей? (Как редко мемуаристы ставят перед собой этот вопрос!)
«Воспоминания детства» со времен их первой публикации ставили в одном смысловом ряду с «Семейной хроникой» С. Т. Аксакова и «Детством. Отрочеством. Юностью» Л. Н. Толстого. Но даже когда не знаешь об этом, сравнение приходит на ум само собой. Столько внутренней силы, внутреннего света, тонкого душевного юмора, пронизывающих солнечными нитями все повествование… А ведь, если вчитаться, вдуматься, перед нами – история нелюбимого ребенка. «Она в семье своей родной казалась девочкой чужой» – эти строки поэта полностью применимы к маленькой Соне.
Сердобольная нянюшка, любившая и жалевшая Соню, часто повторяла в ее присутствии, что та – нежеланный ребенок. В семье Корвин-Круковских старшая дочь, Анюта, была всеобщим баловнем и любимицей, но рождение еще одной девочки вместо долгожданного мальчика стало большим разочарованием. «Потом только Феденька их утешил», – вздыхала все та же няня.
Так у Сони рано сложилось убеждение, что она – нелюбимая, и оттого она становилась все более замкнутой. Все больше она сторонилась и других детей. Порой на прогулке Соня хотела присоединиться к играющим на улице мальчишкам и девчонкам, но няня была строга: негоже барышне водиться с крестьянами. Так у девочки полностью исчезло даже желание играть со сверстниками. (Снова по Пушкину: «Дитя сама, в толпе детей играть и прыгать не хотела»).
При этом в Соне рано развилась жгучая потребность в сильной привязанности. Едва кто-то из близких людей уделял ей больше внимания, чем брату или сестре, Соня начинала испытывать к нему чувство, граничащее с обожанием. Такими привязанностями для нее стали два ее дяди, которые разговаривали с ней, как с большой, о разных интересных научных вещах. Один из них, Петр Васильевич, старший брат отца, образования как такового не получил, но чтение было его пламенной страстью. Он читал запоем газеты, журналы, книги – от романов и исторических статей до детских книг.
Приведу значительный фрагмент воспоминаний, которым просто не могу не поделиться. Думаю, многие читатели вживе представят этого колоритного дядю.
«Политика очень занимала его. С жадностью поглощал он газеты, приходившие к нам раз в неделю, и потом долго сидел и обдумывал: «Что-то нового затевает этот каналья Наполеошка?» В последние годы его жизни Бисмарк тоже задал ему немало головоломной работы. Впрочем, дядя был уверен, что «Наполеошка съест Бисмарка», и, немного не дожив до 1870 года, так и умер в этой уверенности.
Лишь только дело касалось политики, дядя обнаруживал кровожадность необычайную. Уложить на месте стотысячную армию ему нипочем было. Не меньшую беспощадность выказывал он, карая в воображении преступников. Преступник был для него лицом фантастическим, так как в действительной жизни он всех находил правыми…
Но больше всего увлекался дядя, когда нападал в каком-нибудь журнале на описание нового важного открытия в области наук. В такие дни за столом у нас велись жаркие споры и пересуды, тогда как без дяди обед проходил обыкновенно в угрюмом молчании, так как все домашние, за отсутствием общих интересов, не знали, о чем говорить друг с другом.
– А читали ли вы, сестрица, что Поль Бер придумал? – скажет, бывало, дядя, обращаясь к моей матери. – Искусственных сиамских близнецов понаделал. Срастил нервы одного кролика с нервами другого. Вы одного бьете, а другому больно. А, каково? понимаете ли вы, чем это пахнет?
И начнет дядя передавать присутствующим содержание только что прочитанной им журнальной статьи, невольно, почти бессознательно украшая и пополняя ее и выводя из нее такие смелые заключения и последствия, которые, верно, не грезились и самому изобретателю…
Я и теперь помню, какую бурю подняли в нашем доме две статьи в «Revue des deux Mondes». Одна – об единстве физических сил (отчет о брошюре Гельмгольца), другая – об опытах Клода Бернара над вырезыванием частей мозга у голубя. Вероятно, и Гельмгольц, и Клод Бернар очень удивились бы, если бы узнали, какое яблоко раздора закинули они в мирную русскую семью, проживающую где-то в захолустье Витебской губернии.»
(Заметим в скобках, что ныне деревня Полибино, где находится мемориальный музей-усадьба С. В. Ковалевской, относится к Великолукскому району Псковской области).
Как ни удивительно, но именно не получивший систематического образования дядя стал для Сони одним из первых проводников в мир математики. К «царице наук» он испытывал глубокое уважение и очень любил пофилософствовать вслух о тех или иных проблемах, о которых он вычитал в разных книгах, вроде квадратуры круга или асимптотах – прямых линиях, к которым кривая постепенно приближается, никогда их не достигая.
Не обделяет своим вниманием Ковалевская и веяния в среде молодежи 60-70-х годов XIX века. Все мы «проходили» (а кто-то и с интересом читал) роман Тургенева «Отцы и дети». Немало перекликающегося увидим мы и в воспоминаниях Ковалевской. До мирного патриархального Полибино, правда, большей частью доходили только слухи о побегах из дома детей, особенно девушек, то за границу – учиться, то в Петербург – к нигилистам. Ходили пугающие рассказы о петербургской коммуне, в которой будто бы жили вместе молодые люди обоего пола, и благородные барышни – о ужас! – сами мыли полы и чистили самовары. Где именно находится эта коммуна, никто не знал, никто ее своими глазами не видел, но ее существование не подвергалось сомнению.
Но и до благословенного сельского уголка наконец докатилась волна новых идей. Драму, разыгравшуюся в семье приходского священника, живо прочувствуют родители выпускников. Примерный и послушный сын батюшки, успешно окончивший семинарию, наотрез отказался идти по стопам отца. Хотя практически в его руках был выгодный приход, один из богатейших в губернии. Молодой человек уехал в Петербург и поступил в университет своекоштным (то есть, содержал себя сам).
«Бедный отец Филипп потужил о неразумии своего сына, но он еще мог бы утешиться, если бы этот последний поступил на юридический факультет, как известно, самый хлебный. Но сын его вместо того пошел в естественники и в первые же каникулы, приехав домой, такую понес ахинею, якобы человек происходит от обезьяны и якобы профессор Сеченов доказал, что души нет, а есть рефлексы, что бедный огорошенный батюшка схватил кропильницу и стал кропить сына святой водой».
И, конечно, невозможно обойти знакомство семьи Корвин-Круковских с Федором Михайловичем Достоевским.
Чего стоит почти приключенческая история о том, как двадцатилетняя Анюта втайне от родителей написала и отправила Достоевскому повесть «Сон», и тот ее напечатал в журнале «Эпоха»! Втайне – потому что отец, Василий Васильевич, был твердо убежден в том, что все писательницы – дамы с пониженной социальной ответственностью. Завязалась переписка Анюты с Достоевским о творчестве и подготовке к печати следующей повести! Но однажды тайное стало явным.
Обычно почтальона, приносившего почту раз в неделю, встречала преданная Анюте экономка и забирала у него письма от Достоевского. Но в день именин матери семейства, Елизаветы Федоровны, отработанная схема дала сбой. «На беду тот почтальон, который обыкновенно привозил почту, выпил маленько по случаю барыниных именин, т. е. оказался мертвецки пьяным, и на место его послали мальчика, не знавшего заведенных порядков». Конверт, в котором было не только очередное письмо, но и гонорар за напечатанную повесть, оказался в руках Василия Васильевича.
Не будем останавливаться на обрушившейся на голову Анюты нешуточной буре. Скажем только, что сердце отца удалось смягчить со временем, и состоялось очное знакомство семьи Корвин-Круковских с великим русским писателем, которое отразилось потом в романе «Идиот» (семья генерала Епанчина), а Анюта во многом стала прототипом Аглаи. Те, кто читал «Идиота», при чтении «Воспоминаний детства» Ковалевской заметят множество параллелей. Достоевский рассказывал юным сестрам об ожидании смертной казни, о своей болезни, о многих других темных и страшных сторонах жизни. «Федор Михайлович! Помилосердуйте! Ведь дети тут!» – останавливала писателя Елизавета Федоровна.
Да! Тринадцатилетняя Соня горячо влюбилась в Достоевского, а тот не на шутку увлекся ее сестрой Анютой…
Тем, кто любит неспешное повествование семейных хроник, «Воспоминания детства» обязательно придутся по сердцу. Это одно из тех произведений, которые читаются не ради сюжета, а чего-то гораздо большего. Ради внутренней теплоты, воздуха старинной русской усадьбы, чуткости и доброты ко всем, кто появляется на страницах повести.
Дарья Александровна Самохина,
ведущий библиограф справочно-библиографического отдела
